Главная > О "ДИАЛОГЕ" пишут > Светлана ШТЕЙНГРУД-АКСЕНОВА (Израиль)

Светлана АКСЕНОВА-ШТЕЙНГРУД (Израиль)

КТО МЫ?[1]

 Диалоги в «Диалоге»

Закончив чтение этого издания - (два тома, семьсот пятьдесят страниц, более семидесяти авторов), я поняла, что совершила подвиг, поскольку давно уже не читала ни альманахов, ни журналов так скрупулезно - от корки до корки.  Да и кто - в наше-то время оглушительно- обвального информационного стресса?!... Но - потрясенная количеством и качеством текстов, я, очевидно,  на некоторое время впала в транс. Иначе чем объяснить легкомысленное желание и последующее за ним обещание написать рецензию, да еще для такого солидного журнала! Какая рецензия, когда даже беглое  упоминание обо  всех авторах и  текстах займет не одну страницу!  Это - всего лишь скромные заметки по поводу.

А повод - грандиозный. «Диалог» назван российско-израильским литературным альманахом.  Наверное, потому, что так привычнее и все равно никакое другое название не обозначит многообразие публикаций: проза, поэзия, драматургия, публицистика, исторические очерки, философские эссе, архивные материалы и воспоминания -  все мыслимые и немыслимые жанры. Причем, многие материалы посвящены не только  литературе, но и  театру, кино, живописи. Приходят на ум музыкальные термины - полифония оркестра. Но опять же - какого оркестра, если есть признаки и симфонического, и камерного, и фольклорного,  и джазового, и тяжелого рока, и даже попсы?  При  этом, как ни странно, нет впечатления сумбура и хаоса. Напротив.

В публикации разнообразных по жанру, стилю, направлению и эпохам материалов, написанных по-русски, переведенных с идиша, иврита, французского, немецкого и других языков, прослеживается четкая логика Рады Полищук - автора идеи, составителя и главного редактора  издания.  «Диалог» - вот ключевое слово, не просто удачное - единственное, оправдывающее, заменяющее эклектику многоголосицей.

Любой человек, а тем более творческий, ведет нескончаемый диалог - прежде всего с самим собой, в поисках  цели, призвания, самореализации.   Диалог с другим - в жажде любви, понимания, сопереживания.  Диалог с Богом (или Природой) - в стремлении вырваться из быта, постичь вечные загадки бытия, жизни и смерти, самого смысла нашего существования.  Диалог с обществом, в противостоянии личности и государства, свободы и долга. Диалог со временем, во всех трех его измерениях - прошлым, настоящим и будущим.  Диалог поколений, отцов и детей, в их напряженном отталкивании и притяжении.  Диалог народов и  культур, с их своеобразием и взаимовлиянием.

Все это существует, сосуществует на страницах «Диалога», во всех четырех выпусках.  Есть и специфическая, но не менее важная тема, объединяющая  публикации. О ней  точно сказал  в июне 1998 года  уникальный человек и замечательный писатель Лев Разгон: «Это оживленный, порой страстный и всегда захватывающий разговор писателей, поэтов, философов, историков самых разных стран, направлений, эпох. Их всех объединяет самый предмет споров и разговоров, размышлений и воспоминаний - судьба еврейского народа, его культуры  и искусства, его связей с другими народами и другими культурами, его прошлое, настоящее и будущее... «Диалог» - это то, что останется после нас. Мы не должны его потерять».  Льва Разгона уже нет с нами, а «Диалог»  мы не потеряли.

Банальная истина о том, что идеи и книги долговечней их создателей пока еще не отменена. Очевидно, именно это убеждение заставляет Раду Полищук и ее сестру, неизменного  соредактора и единомышленника Викторию Полищук снова и снова поднимать это неподъемное дело: из огромного количества прочитанных рукописей нужно  отобрать, выстроить, создать полноценную вещь, в которой - тексты разного уровня, но нет равнодушной халтуры.  Редакционный совет  альманаха невелик и представителен: Лев Аннинский, Семен Липкин (Россия); Елена Аксельрод, Григорий Канович (Израиль). Каждый из этих первоклассных авторов предоставил  «Диалогу»  свои произведения, помог в подготовке альманаха.  И все же, по признанию Семена Липкина: «Помню, прочитав первый выпуск альманаха «Диалог» от первой до последней страницы, я пришел к выводу, что это ... очень богатая книга, академического толка...  Я просто не мог понять, как могла Рада Полищук, главный редактор  издания,  все это сделать одна (потому что наши имена на титуле в составе  редакционного совета - условность). Сейчас, когда я читал второй выпуск альманаха, мое удивление лишь возрастало».       Приятно быть в одной компании с Семеном Липкиным, хотя бы в качестве скрупулезного и благодарного читателя.

В «Диалоге» объединились не только разные авторы, но и организации, без финансовой поддержки которых  такое издание было бы невозможно. Они названы на титульном листе. Это посольство Государства Израиль в Российской Федерации, Институт «Открытое общество» Фонд Сороса - Россия, Американский Еврейский объединенный распределительный комитет «Джойнт»,  Еврейское Агентство в России.

Издательской культурой  отмечены не только тексты, но и  изящные, точные рисунки Григория Ингера, и  художественное оформление, со вкусом выполненное Маратом Закировым.  Даже название издательства, подготовившего оригинал-макет, кажется мне не случайным: «Муравей». И забавно, и символично, если вспомнить о неутомимых муравьях-тружениках. Да простят мне сестры Полищук некоторую иронию: это  - чтобы не впасть в выспренность. А еще потому, что  единственное, пожалуй, чего, на мой взгляд, недостаточно в «Диалоге», так это юмора, иронии. А разве нужно что-либо говорить «за еврейский юмор!?» Он сам говорит за себя, этот неистребимый смех изгнанника - сквозь слезы всех истреблений и гонений... Впрочем, придираюсь.  Вот, например,  воспоминания Лидии Лебединской о блестящем остроумце Эмиле Кротком, сочинявшем веселые слова о своей и чужой грустной жизни. «Сделал неосторожной шаг в три тысячи километров» (об аресте и высылке в Сибирь за «антисоветские» басни).  «Сплю в очках, чтобы лучше видеть сны».  В публикации Бенедикта Сарнова «Наш советский новояз»  писатель цитирует и комментирует придуманные и не придуманные анекдоты, стихи, главный герой которых, как иронизировал  Михаил  Светлов, «Товарищ еврей, бывшая жидовская морда».

Но  с первых страниц первого тома, со статей  популярного ивритоязычного писателя А. Б. Иехошуа  «Война культур? Это абсурд» и  известного российского критика Льва Аннинского «На ветру и в прибежище», ведущих воображаемый диалог, нас настраивают на вдумчивое серьезное чтение. Не только сами разнообразные публикации, но и их соседство друг с другом создает дополнительный объем, глубину.  Сквозь  многоголосицу жанров, стилей, направлений явственно слышны лейтмотивы, основные темы, объединяющие эти тексты в единую книгу. Одна из основных тем ХХ века - Катастрофа европейского еврейства. Это - тема общечеловеческая, а не только еврейская. И речь идет не только о количестве уничтоженных  - шесть миллионов!  Советский Союз в годы  Второй мировой войны потерял значительно больше. Но впервые  полное уничтожение целого народа стало национальной программой другого народа. И человечество допустило это.

Как точно сформулировал израильский писатель Бен-Цион Томер: «Трагедия нашего века состоит в том, что не выродки, а обыкновенные (в массе своей) люди  совершали чудовищные злодеяния. Произошла прежде всего Катастрофа всех духовных ценностей человечества».  Катастрофа Духа привела к тому, что один из героев поэмы Бен-Циона Томера «Письма из страны Мертвых» (речь идет об Освенциме) говорит: «Если Бог все-таки выжил, то здесь он совсем утратил свой облик».  Другой  поэт и философ, Пауль Целан, писавший на немецком языке словно отвечает своему ивритоязычному соплеменнику и коллеге в стихотворении «Псалом»: «Тычинок прах из пуст-небесья...». Небеса пусты, и потому «Нас вновь из глины и праха не вылепит Никто».  Публикация Натальи Мавлевич, посвященная  Паулю Целану, вместе с переводами его стихотворений, выполненными самой Мавлевич, а так же Ольгой Седаковой и Марком Гринбергом - несомненное открытие альманаха.  Судьба Целана, еврейского юноши, родившегося в Черновцах, чудом уцелевшего в нацистском лагере, бежавшего от советского режима, преподававшего в Сорбонне, как пишет Мавлевич, «зеркало истекшего столетия, его имя звучит рефреном к трагическим  мотивам ХХ века». Он переводил на немецкий, французский, румынский Шекспира и Чехова, Аполлинера и Блока, Рембо и Мандельштама. Но этот космополит, впитавший космос мировой культуры, принадлежит прежде всего своему народу и его судьбе, вновь и вновь возвращается к теме Катастрофы: «Еврейская прядь, ты не будешь седой»; «Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые». В «Диалоге» опубликованы также отрывки из двух книг: французского философа, социолога, переводчика Филиппа Лаку-Лабарта «Поэзия как опыт» и  французского писателя, бывшего узника Бухенвальда Хорхе Семпруна  «Литература или жизнь».  Пытаясь понять и объяснить  стихотворение Целана «Тодтнауберг», посвященное встрече поэта с немецким философом Хайдеггером, Лаку-Лабарт пишет: «Вот о чем идет речь в «Тодтнауберге»: о языке, которым говорил Освенцим, который договорился до Освенцима».  

В рубрике «Между дуализмом и диалогом» опубликованы философские эссе Александра Воронеля  (Израиль),  Григория Померанца и Елены Твердисловой  (Россия).  В статье Елены Твердисловой речь идет, казалось бы, о сугубо теоретических вещах, о понятии  встречи, как диалога в современной европейской философии,  неожиданно возникает эта тема: «Но кто мог предугадать, что эти философствования будут заново прочитаны опытом Второй мировой войны и Катастрофы в трудах француза иудейского происхождения Эммануила Левинаса (1905- 1995); кошмар пережитого  (в том числе и в немецком плену) заставит его подойти к философии с позиции одной - незащищенной  - личности и увидеть, что подлинным мерилом человеческого бытия и истории является этика, интерпретируемая им в свете блага, истины и познания».

 Катастрофа духа, распад человеческих связей - в рассказе нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера  «Рукопись» (перевод Михаила Членова).  О творчестве Зингера, этого великого еврейского мистика и реалиста, на страницах «Диалога» размышляют критики  Лев Аннинский (Россия) и Владимир Френкель (Израиль). Они пишут о разном и по-разному, но снова  возникает диалог.  Френкель: «Разумеется, тень Катастрофы лежит надо всем этим.  Катастрофы, после которой нельзя поверить, что Бог есть, и страшно вообразить, что Его нет, ибо тогда исчезает последняя надежда понять хоть что-то в безумном мире».  Аннинский: «...Этот протокольный ритм делает роман «Шоша» - мистически - одной из самых потрясающих книг о трагедии еврейства, а через нее - о трагедии современного человека, тайна бытия которого темна для него самого, ибо путь спасения, который он ищет, он ищет, в сущности, вслепую».

«Яд Ва-Шем» - буквально - место и имя. В современный иврит вошло в значении  «память». Этим именем назван в Израиле музей Катастрофы и героизма европейского еврейства».  Это - из примечания переводчика с иврита  Елены Генделевой к рассказу Аарона Меггеда «Яд Ва-Шем.» Внучка старика и ее муж снисходительно выслушивают воспоминания Зискинда об уничтоженном местечке, родных и близких: «...И ничего не осталось. Памятника - и того нет. Прах и пепел». Но они не хотят назвать своего новорожденного сына  галутным именем Менделе - в честь внука старика, юного гения-музыканта, уничтоженного фашистами. Зачем, когда так много современных израильских имен?! Зачем помнить все это?  Вопрос не праздный! Споры о том, нужно ли тащить память о страшном прошлом в настоящее,  ведутся в Израиле со дня его основания.  Хотя самому своему существованию государство «обязано», как это ни кощунственно звучит,  Катастрофе. Стремление забыть трагедию, создать новый мир, нового человека - без комплексов и страха, понятно. Но, как говорит старик Зискинд: «Эх, дети, дети, не знаете сами, что творите. Своими руками продолжаете то, что начали враги Израилевы. Они уничтожали тела, а вы - память  и имена».

Память и имена. Этому посвящены многие разделы двухтомника, в том числе  «Забытые страницы», «Кадиш по местечку», «Архивы, воспоминания». Это и глава из монографии Леонида Юниверга «Немецкий погром», и публикация Евгения Иглицкого «Из истории одесского еврейства» - о трагической судьбе семьи Иглицких в дореволюционной Одессе: интеллигентов и интеллектуалов Михаила Моисеевича Иглицкого и его сына Ильи.  Это и записки доктора Билинкиса о еврейских погромах на Украине  «О жизни внутри смерти»

 В  «Казни» Юрия Давыдова (отрывке из книги «Этот миндальный запах») юный Яша Шапиро становится революционером, чтобы защитить свой народ от погромов, приблизить время, «когда будут люди-братья». Какой новой трагедией обернется этот идеализм - и для России, и для русского и еврейского народов казненный Яша не узнает.  Зато узнал - с миллионами других Григорий Израилевич Прейгерзон,  ученый-горняк, чудак, всю жизнь писавший на иврите - об уничтоженном еврейском местечке. Писал в  сталинских лагерях и московской квартирке. Прейгерзон умер в Москве в 1969 году, а его книги на иврите издаются в Израиле. Русскому читателю он практически не известен. В альманахе опубликован   рассказ Прейгерзона «Между Пурим и Песах» в переводе  Лили Баазовой.  О еврейском местечке и рассказ «Пятно» Р. Рубиной. Она писала на идише и сама переводила свою прозу на русский. «Я не умею отмолить вину» (памяти мамы) - так озаглавлена подборка стихов дочери Р. Рубиной -  Елены Аксельрод, бывшей московской, а ныне израильской поэтессы. Подборка ее стихов, опубликованная в альманахе, - это  диалог, разговор с матерью и отцом, художником Меиром Аксельродом,   это «Плач по непрочитанным книгам»:

          Осколками желтых звезд город чадящий вспорот...

          Куда они подевались - те, кто тебя читали? 

В «Кадише по местечку»  опубликован рассказ Григория Кановича, писателя из Литвы,  ныне живущего в Израиле. С рыцарской преданностью, философской глубиной и пронзительной лиричностью  всю жизнь создает Канович на русском языке летопись литовского еврейства, уничтоженного, исчезнувшего мира местечка. С ним перекликается эссе ныне живущего в Париже Бориса Носика -  о замечательном художнике парижской школы Хаиме Сутине, о  белорусском местечке Смиловичи, откуда родом и Хаим Сутин, и предки самого Носика.

«Я знал Овсея Дриза и дружил с ним, я любил его песенную душу, которая смотрела на мир большими печальными глазами», - это из статьи Генриха Сапгира о замечательном идишском поэте, сказочнике Овсее Дризе. В переводе Сапгира стихи Дриза  так же пластичны,  лукавы и изящны, как у автора:

Кругом на окошках

Цветы расцветали,

По небу зеленому

Куры летали

И месяц

Козленком скакал,

Веселя

Великого

Хеломского

Короля!

Так и видишь  мир еврейского местечка, из которого вышли Марк Шагал, Хаим Сутин, Овсей Дриз и много других замечательных поэтов, художников, музыкантов, артистов. Например, великий Михоэлс, судьбе и творчеству которого посвящено в «Диалоге»  два (!) театральных произведения: пьеса Якова Кумка «Играй, Михоэлс!»   и поэма-оратория для хора, солистов и оркестра «Поющий Михоэлс» Марка Розовского. Не знаю, какова будет сценическая судьба пьесы Кумока, что же касается поэмы-оратории, то ее наверняка  поставит сам Марк Розовский в театре «У Никитских ворот», художественным руководителем которого он является.

В разделе «Театр» опубликована еще одна  пьеса, что уже само по себе неслыханно для альманахов, обычно не жалующих драматургию. «Это великое море» Йосефа Бар-Йосефа, как и другие его пьесы, перевела на русский язык израильский прозаик Светлана Шенбрунн.  Один из немногих примеров удачного многолетнего творческого содружества двух израильских писателей. В разных театрах России с успехом идет несколько  пьес Йосефа Бар-Йосефа.  Например, спектакль «Трудные люди», поставленный главным режиссером московского театра «Современник» Галиной Волчек.  Действие новой пьесы драматурга происходит в пятидесятые годы. В Тель-Авиве, на берегу моря поселяются молодой адвокат Ноах, сбежавший из ультраортодоксального иерусалимского квартала  в новую, бурную жизнь, символом которой кажется ему море, и его жена Пнина,  страдающая от разрыва с близкими, с привычным укладом жизни.  Не понимая поступков мужа, Пнина безропотно следует за ним, и для нее это так же естественно как дышать и жить. Их соседи - новые репатрианты: инвалид Миша, потерявший на войне ноги и его жена Рита,  жаждущая  наслаждений - после всех пережитых ужасов. Но невозможно порвать с прошлым, и ампутированная душа болит так же сильно, как ампутированные ноги, отказ от идеалов и веры  приводит к пустоте, а суетливые поиски смысла - к бессмыслице. Каждый из героев пьесы терпит крушение в столкновении с эти великим морем - морем жизни. Ноах, рассуждающий о  вселенной, о величии и безмерности человека  не замечает безмерной любви своей тихой жены,  вселенной ее сердца, способного все простить, но не способного жить в  мире лжи и нелюбви. Впрочем, пытаться в двух словах рассказать о произведении искусства - все равно что стараться вплавь переплыть море...

Пустота гложет и героя рассказа Шамая Голана «Неодолимая слабость»  (Авторизованный перевод с иврита Анатолия Кудрявицкого). Школьный учитель Сегал, пытаясь вырваться из небытия каждодневной привычной суеты, бросает работу, уходит из дома, но - ненадолго, потому что гораздо труднее убежать от самого себя и собственной «неодолимой слабости»... Зато герои рассказа Эли Люксембурга «Ворота с калиткой», пройдя через трагические обстоятельства жизни, обретают чувство гармонии - с окружающим миром, собой и близкими - в ощущении божественного присутствия, вере в Бога. Эта вера - не умозрительная, а живая и искренняя, как у самого автора, на какое-то время утешает. Как пишет в послесловии Рада Полищук: «И я ему верю, преодолевая собственное неверие...».  

Удачей «Диалога» кажутся мне публикации стихов двух замечательных поэтов,   двух патриархов - израильского и российского: Иегуды Амихая, с чьим творчеством русский читатель  почти незнаком и  Семена Липкина. Грустный мудрец и тонкий лирик, Семен Липкин долгое время был известен как переводчик. И только в последние годы мы познакомились со стихами поэта,  которые он почти всю жизнь писал «в стол».  Иегуда Амихай родился в 1924 году в Германии. Когда ему было 12 лет, семья бежала в Палестину.  Избежал Катастрофы. Не погиб, сражаясь против фашистов в составе еврейской бригады британской армии. Не пал в  войне за Независимость и других войнах Израиля.  Не погиб в  войне с фашизмом, не сгинул в сталинских лагерях и Семен Липкин. Оба выжили и стали поэтами.  Такие непохожие, незнакомые друг с другом, пишущие на разных языках, воспитанные в разных культурах, они  ведут неожиданный и в то же время закономерный диалог, совпадая в главном. В том, в чем, очевидно, совпадают все истинные поэты: почувствовать чужую боль как свою собственную; рассказать о своих личных чувствах и переживаниях так, что они становятся достоянием другого - человека, народа, мира. Совпадения в мироощущении пишущих  «на двух разных концах земли»  порою кажутся удивительными, мистическими. Вот начало стихотворения  Иегуды Амихая:

Я пал в бою на подступах к Ашдоду,

и теперь, спустя тридцать лет,

мама говорит: «Ему пятьдесят четыре».

И зажигает поминальную свечу,

Словно свечку на торте в день рожденья.

                                                       Перевод с иврита Андрея Графова

В том же, 1967 году Семен Липкин пишет стихотворение «Зола»:

Я был остывшею золой

Без мысли, облика и речи,

Но вышел я на путь земной

Из чрева матери - из печи.

Еще и жизни не поняв

И прежней смерти не оплакав,

Я шел среди баварских трав

И обезлюдевших бараков.

Неспешно в сумерках текли

«Фольксвагены» и «Мерседесы»,

А я шептал: «Меня сожгли.

Как мне добраться до Одессы?» 

[1] «Диалог» Литературный альманах. 3-4. Россия 2001-2002 / Израиль 5761-5762. Рецензия опубликована в журнале «Октябрь» № 12  , 2002 г. (журнальный вариант).

Далее >

Назад >